Война и мир
Представьте, вам попался бы такой текст:
«Если человек делает дело не для показу, а с желанием совершить его, то он неизбежно действует в одной, определенной сущностью дела, последовательности. Если человек делает после то, что по сущности дела должно быть сделано прежде, или вовсе пропускает то, что необходимо сделать для того, чтобы можно было продолжать дело, то он наверное делает дело не серьезно, а только притворяется». (Для вашего удобства мы, как школьники, подчеркнули однокоренные слова.)
Десять «дел» в двух фразах. Журналиста за такое выгнали бы. Над президентом или премьером потешались бы: «отлил в граните». Но поскольку это Толстой… Как перевести это на чужие языки, чтобы западный читатель не потерял уважения ко Льву?
Кругом война. На Ближнем Востоке и на Кавказе — горячая, у США с Россией — холодная, в Москве и на Урале — (недавно) предвыборная…
А в Ясной Поляне и потом в Михайловском царил мир и райское наслаждение. По-настоящему оно знакомо было разве что древним грекам, апостолам и лицеистам — беседа.
Международный семинар переводчиков. 25 человек прожили 10 дней без радио, ТВ, интернета и газет. Только один американец пробормотал вдруг (ни к кому не обращаясь): «Что там в Сирии?» Но было видно: его интересует не Сирия.
Испанцы, итальянцы, французы, сербка, чешка, иранка… Они переводят на свои языки русскую классическую литературу. Это их страсть и дело всей жизни.
— Зачем переводить Толстого, Чехова, Достоевского? Ведь они давно переведены. Лежат в любом книжном магазине Мадрида, Парижа, Берлина…
— Понимаете, каждые несколько лет возникает ощущение, что эти шедевры можно перевести ещё лучше.
— И найдётся издатель, покупатели?
— Конечно.
Забегая вперёд, скажу, что помирал со смеху, глядя, как эти 25 у Пушкина в Михайловском два с половиной часа пытались перевести «Мороз и солнце — день чудесный!».
Толстой. Крейцерова соната
Переводчик — самый внимательный читатель в мире. Вот уж кто не скользит глазами по тексту. Они вчитываются, вдумываются в каждую фразу, в каждое слово… Им надо перевести не только точнее, чем предшественники, но постараться передать и дух сочинения, и ритм.
Съехались переводчики самого высокого класса. Хоакин Фернандес (Испания) — тот самый, который боролся с десятью «делами» в двух фразах — написал (по-русски) об испанских переводах «Крейцеровой сонаты». Они сделаны в 1966, 1979, 1985 и 2003 году.
Хоакин начинает с перевода 1966 года:
«Перед нами очень слабый перевод, который больше похож на пересказ. Это яркий пример того, что, по моему мнению, недозволительно для переводчика: менять содержание, самовольно исключать страницы текста, добавлять целые абзацы собственного сочинения, отсутствующие в оригинальном тексте. Есть настолько искажённые эпизоды, что порой сложно представить, что читаешь Толстого.
Переводчик не пощадил даже начало повести, безжалостно удалив две первые фразы. В оригинале мы читаем:
«Это было ранней весной. Мы ехали вторые сутки. В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода поезда…»
А вот текст перевода:
«En cada estacion que el tren paraba iban bajando viajeros de nuestro coche y subiendo otros nuevos, pero quedaban siempre tres personas que se dirigian, como yo, a la estacion mas distante»
Обратный перевод:
«На каждой остановке поезда из нашего вагона выходили путешественники и заходили новые, но оставалось трое, которые, так же как и я, ехали на более далекую станцию…»
Исчезла и ранняя весна, и вторые сутки…
В третьей главе Позднышев говорит о себе и о своем происхождении:
«Я помещик и кандидат университета и был предводителем».
Вероятно, переводчику показалась скучной эта реплика, тогда он изобретает следующее:
«Soy hijo de un rico hidalgo de las estepas, antiguo mariscal de la nobleza, fui alumno de la universidad, licenciado en Derecho»
Обратный перевод:
«Я сын богатого идальго родом из степей, старинного предводителя дворянства, учился в университете и получил диплом Юриста».
Этот пример красноречиво демонстрирует, насколько может быть искажен оригинал по прихоти переводчика.
Еще более впечатляющий пример искажения текста мы находим в конце произведения. Переводчик, видимо, хотел добавить драматизма финалу: он модифицирует диалог между Позднышевым и попутчиком, которому тот рассказывает свою историю. Неожиданно появляются признания, которых Позднышев никогда не делал. Переходит в финал и цитата из евангелия от Матфея из эпиграфа к повести. В оригинале конец выглядит так:
«Мы долго сидели молча. Он всхлипывал и трясся молча передо мной.
— Ну, простите…
Он отвернулся от меня и прилег на лавке, закрывшись пледом. На той станции, где мне надо было выходить, — это было в восемь часов утра, — я подошел к нему, чтобы проститься. Спал ли он или притворялся, но он не шевелился. Я тронул его рукой. Он открылся, и видно было, что он не спал.
— Прощайте, — сказал я, подавая ему руку. Он подал мне руку и чуть улыбнулся, но так жалобно, что мне захотелось плакать.
— Да, простите, — повторил он то же слово, которым заключил и весь рассказ...»
Обратный перевод:
«Мы долго сидели молча. Позднышев всхлипывал и дрожал молча передо мной. Его лицо похудело и вытянулось, а рот увеличился.
— Нет, внезапно сказал он, — если бы я знал то, что знаю сейчас, я бы никогда не женился на ней, ни за что на свете.
Мы снова надолго замолчали.
— Теперь Вы знаете мою историю и все, что я испытал. Нужно осознать всю важность слов Евангелия от Матфея из двадцать восьмой строки, пятой главы: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею»; эти слова относятся к жене, к сестре, не только к чужой жене, но в большей степени к собственной...»
Есть ли что-либо более страшное, чем подобное искажение художественного произведения при переводе? Этого переводчика, имя которого нам не известно, можно отнести к третьей категории переводчиков по классификации В.Набокова, самой тлетворной и отвратительной из всех. Уверен, что, по Набокову, именно такой переводчик заслуживает гореть в огне преисподней вечно».
Хоакин Фернандес касается, например, проблемы перевода слова «блудник»:
«Чем позже сделан перевод, тем более смелое, откровенное слово выбирает переводчик.
1966 года: LIBERTINO — распутник
1979: MUJERIEGO — женолюб, бабник
1985: INMORAL — распутник, безнравственный человек
2003: VICIOSO — развратник, порочный человек
Из всех вариантов vicioso — слово с наибольшей сексуальной коннотацией сильнее других воздействующее на испанского читателя…»
Не только на испанского. Это и по-русски так. Распутник — человек, который путается с кем попало, шляется по борделям, но, значит, имеет дело с теми, кто уже встал (или лёг) «на скользкую дорожку». А развратник — тот, кто втягивает невинных.
Полностью со статьей можно ознакомиться здесь
